Чувство моря [litres] - Улья Нова

нагоняющее волну за волной. Изредка человек прикладывает руку козырьком ко лбу, сосредоточенно щурится на горизонт. Но там пусто. Ни корабля. Ни баржи. Все суда задержали в портах из-за угрозы урагана. Только сверкает черным серебром, только лучится радугой вдали полоса, разделяющая море и небо. Повернувшись боком к ветру, Дина кое-как проходит мимо, стараясь быть незаметной и бесшумной, чтобы ни вздохом, ни хрустом шага не потревожить это пристальное наблюдение за морем. Но человек в штормовке неожиданно окликает ее. И устремляется за ней вдогонку, что-то выкрикивая в спину. Сильная хромота и скрип выдают, что вместо правой ноги у него протез. Прислушавшись к его бормотанию, отделив выкрики и шепот от неистового речитатива волн, Дина узнает, что некоторые хитроумные люди в городке используют ветер по своему усмотрению.

– Ни перед кем не оправдываются, просто ловят его, – воодушевленно рассказывает человек в штормовке. – Ловят и употребляют для своих нужд. Кому как вздумается. Весной, прямо тут, между волнами и небом, трепыхается оранжевое крыло, к нему привязан парень, он носится на лыжах по морю или прыгает по волнам. Говорят, что он – юрист, приезжает каждую весну к нам сюда, специально за ветром. А летом вся бухта – в парусах. Скользят они на своих досках, чтобы забыться морем. Или чтобы ненадолго себя потерять среди волн. А потом найти себя снова – только немного другим. Осенью и весной приезжает знаменитый океанолог, или как-то по-другому он называется, сейчас не вспомню. Говорят, известный ученый, наблюдает в наших краях чаек. Изучает их разновидности по каким-то крапинкам на крыльях и на голове. Видел своими глазами – у подножия вон той Сварливой скалы светило науки прыгает по валунам с биноклем, фотоаппаратом и треногой. У него есть синий флажок в белую полоску, чтобы определять направление самого сильного из местных ветров. Это тот ветер, который сейчас пересилил и перехитрил все остальные. Это он не дает нам с тобой поговорить и уносит к прибрежным дюнам слова. Между прочим, красавица, ветер тебе так лицо исхлестал, что завтра будет больно умываться и даже смеяться. А все же ты – странная и непростая. Ты совсем не та, кем кажешься. В другой раз я бы на тебя очень-очень обиделся. А в этот раз, говорят, ураган обещает быть злостным и сильным, как никогда. Значит, хорошо, что ты приехала. Хорошо, что ты здесь. Спасибо тебе, кем бы ты ни была на самом деле.

Одноногий человек в штормовке еще долго что-то бормотал про угрозу урагана и про разных ловцов ветра из городка. И тогда Дине вдруг тоже захотелось по-своему использовать ветер. Подпрыгнуть изо всех сил, чтобы самый яростный морской шквал подхватил ее и понес над пустынным пляжем, над аллеей голых скрюченных кленов. Мимо тонкой тишины окраинного кладбища с большим черным якорем на возвышении. Мимо вилл и столетних особняков, молчащих за высокими изгородями среди яблонь и лип. Мимо героя трех войн, ждущего на пятиконечной площади свою возлюбленную, бывшую столичную поэтессу по прозвищу «мадемуазель Аморелла». Дине захотелось лететь над костелом из темно-красного кирпича, над пустырем возле детского парка, по которому бродит безутешное привидение Зоя, упрямо расследующая причины постигшего ее кораблекрушения. Дине захотелось, чтобы ветер нес ее на своих ледяных колючих крыльях над старым деревянным маяком, о котором рассказывал в письме капитан, чтобы ветер нес ее над обзорной площадкой, где, учуяв шторм, скрипит половицами и стонет продрогшая душа бывшего смотрителя по прозвищу Хорь. Дина вдруг признала, что ей сегодня не к кому лететь, поэтому она может отдать себя всю без остатка на волю самого сильного и упрямого из приморских шквалов. И покориться его воле.

Мечтая стать желанной добычей ветра, стать сегодня и навсегда его единственной, его возлюбленной, Дина двинулась по берегу дальше. Шла бочком, с усилием тесня жестокие ледяные порывы. Смахивала рукавом наворачивающиеся слезы холода. То разыскивая под ногами янтарь. То заглядываясь в даль. Видела мерцающую линию, разделяющую море и небо, два разных мира, которые никогда не смогут смешаться, ведь у каждого – своя легенда, своя душа и своя синь. Одна из волн неожиданно выскочила из ряда взбешенных сестер, набросилась, настигла. Дина не успела вовремя отпрыгнуть. И сразу же почувствовала, как в левом сапоге расползается колючее ледяное молчание, глухая от холода вода. Но все равно Дина не остановилась. Шла дальше по безлюдному берегу, под грозно клубящимся небом без птиц. Ветер нетерпеливо сдернул с нее платок, будто уже имел на нее право, безудержно растрепал, намотал на лицо волосы. Тогда неожиданно Дина собрала разгадку, зачем капитан пригласил ее. Теперь она была почти уверена, что городок всегда был чьим-нибудь тайным чистилищем. Если уж ты оказался здесь, в жизни непременно что-нибудь закончится, а что-то другое начнется или возникнет. Потому что в этом приморском городке, умещающемся между рукавом реки и морем, все происходит спонтанно, по намеченному кем-то другим плану. Вполне возможно, на самом деле здесь властвует ветер. Это он ловит всех в свои ледяные объятия и несет, и подгоняет в спину, и безжалостно хлещет по лицу. Дина вспомнила: когда любовь проходит, все знаки распадаются, и мир становится пустым, случайным, почти беззвучным. Она вспомнила, что боль слабеет, когда появляется кто-то, кого надо спасать. Она подумала о том, что, если ты грустишь о ком-то, в ту же самую секунду кто-то другой на свете обязательно грустит о тебе. Чаще всего выпадают нечаянные грусти, но иногда получается грусть взаимная, именно она и есть Бог. Кажется, пока Дина пыталась идти, упрямо тесня телом ветер, то нагибаясь за камешком в белую крапинку, то швыряя в волну мокрый синий булыжник, ее стеклянный кинжал, тот самый граненый кинжал из сиреневого стекла, который убивал ее весь последний год, неожиданно превратился в маленькую живую жилку. И эта сиреневая жилка сначала незнакомо защемила и струной затрепетала в сердце, а потом резким болезненным уколом вырвалась, выцарапалась из груди. Чайкой с распахнутыми крыльями Динина боль надрезала пасмурное низкое небо. Дина прижала к освободившемуся сердцу патефонную пластинку и загрустила о капитане, отчего-то безусловно уверенная, что сегодня ее грусть взаимна.

Клубок яростных прибрежных ветров исхлестал ей щеки тысячей пощечин, исколол шею и лоб тоненькими иголочками серебряных плавников. Дина продрогла, сжалась от пронизывающего холода, но все равно стояла, вытянувшись в струну, вглядываясь в даль моря. Ничего оттуда не ожидала. Ничего для себя не просила. Только смотрела, жадно, ненасытно, стараясь запомнить этот уходящий вдаль пустынный пляж, редкие качели, турники, раздевалки,